Джен, 3983 слова, постканон.
Рейтинг: R (из-за пары неаппетитных подробностей)
Предупреждения: все плохо,
Этакий ретейлинг реального исторического события. Информация черпалась из документальных фильмов, статей и воспоминаний выживших.
Примечания:
Патпонг - квартал красных фонарей в Бангкоке.
Репербан (она же Греховная миля) - квартал красных фонарей в Гамбурге.
Юта Табусе - первый японский баскетболист, игравший в НБА
апд: вообще, не планировала его открывать, но после того как получила похвалу даже от... ну, ты понял, чувак, то решила, что мне море по колено, и можно сие выставить.
Много дурных букв, автору дико стыдноКагами вздрагивает, открывает глаза. Смаргивает несколько раз, отгоняя зыбкий тревожный сон. Он переворачивается на спину, медленно выпрямляется, стряхивает снег с волос, одежды. Снился старый дом - золотое солнце Лос-Анджелеса, ласковый теплый океан, волны, с шипением разбивающиеся о песчаный берег. Снилась маленькая квартирка в центре города, приглушенное жужжание кондиционера и плавно кружащиеся в воздухе пылинки.
Он садится, неуклюже растирает закоченевшие негнущиеся пальцы, пытаясь согреть их дыханием. Облачка пара вырываются из потрескавшихся губ, но теплее не становится. Лежащая рядом куча тряпья болезненно стонет, шевелится, сжимаясь в комок. Белый сверкающий диск солнца уже высоко, гладкий склон горы слепит серебром. Низкие облака легкой дымкой огибают заснеженные пики. Утренний воздух почти прозрачный, звенит, будто тонкий хрусталь, который вот-вот рассыплется острыми осколками.
- Вставай, пора идти.
В груде тряпок кто-то завозился, и через пару минут из-под тяжелого спального мешка показалась взъерошенная макушка.
- Сколько сейчас? - осипло прошептал Аомине.
- Поздно, - Кагами вжикает молнией рюкзака, достает завернутую в тряпки бутылку воды.
Часы, которые Тайга носил на запястье, разбились и остановились еще при крушении. Таскал он их просто по привычке. Как связь с зеленым и теплым миром, оставшимся по ту сторону безжизненных гор, разбитого фюзеляжа самолета и смерти. В этом месте время давно остановилось.
- Слушай, а правда, что в Сантьяго есть квартал...
- Я не знаю, - устало отвечает Кагами, листая глянцевый журнал, оставленный кем-то в кармашке переднего сиденья. Грудастая блондинка с надувными губами и такими же сиськами, лучезарно улыбалась с разворота, а ниже, под плохо обработанной фотографией, шли ровные колонки мелкого текста. Тайга перелистнул страницы, не став читать интервью.
Есть ли там аналог Патпонга или Репербана он не знал, и знать не особо хотел. Кагами вообще не хотел в Сантьяго. Грела лишь одна мысль. Драфт. Детская мечта стала реальной как никогда. Всего пара дней и вот она - перед носом, хватай быка за рога и держи крепче. Невероятно долгий год в Японской Баскетбольной Лиге, кажется, прошел не зря. Даже тот факт, что вместе с ним на драфт вышел этот засранец, совершенно не волновал.
- Ты скучный, - Аомине перегибается через спинку кресла, выдергивает из рук журнал. - Расслабься хоть немного, Табусе . У нас будут свободные сутки перед стыковочным рейсом. Целые сутки, монах-Бакагами!
- И что?
- А то, - Дайки расплывается в пошлой улыбке, - что чилиек ни у тебя, ни у меня не было.
Кагами зло пинает спинку его кресла. Аомине заходится скрипучим смехом. Двадцать лет, а у этого придурка все одно на уме.
- Да что ж ты именно ко мне привязался-то, а? - Тайга утомленно потирает виски.
- А к кому еще? Ты единственный, кого я тут знаю. Ну, и тебя весело доставать, признаю.
Кагами скрипнул зубами. Помоги ему, Господи, пережить этот рейс.
Внизу медленно плывут непроницаемые густые облака, скрывающие землю плотной пеленой. Тайга закрывает глаза, шумно выдыхает, расслабляясь. Под размеренный гул моторов и тихие разговоры пассажиров он быстро засыпает. Ему снится, что он плывет в бескрайнем океане и над ним парят белобрюхие чайки.
Трясти самолет начало минут через семь. Кагами отлепился от холодного запотевшего стекла, сонно заморгал, оглядываясь, потер глаза тыльной стороной ладони.
- Что...
- Турбулентность, балда, - отозвался Дайки, не поворачиваясь. - Пристегнись и смотри не обмочись от страха.
- Да пошел ты, - на автомате огрызнулся тот, защелкивая хлипкую металлическую пряжку. Тайга откинулся назад - спинка кресла противно скрипнула под его весом. Скорее бы уже закончился этот перелет.
То, что это не турбулентность, Кагами подумал через десять минут непрекращающейся тряски, когда легкая дрожь превратилась в сильные дерганые рывки, а с полок посыпались тяжелые сумки. Свет в салоне заморгал, левый двигатель загудел как-то особенно громко. Кагами выглянул в иллюминатор - крыло самолета вибрировало, закрылки трепало как бумажные флажки, а из турбины вылетали яркие снопы искр. Пальцы инстинктивно впились в подлокотники, широкие костяшки добела натянули кожу. Самолет начал снижаться. И тут черную пелену тяжелых облаков разорвала яркая вспышка молнии. Тайга почувствовал, как на лице выступил холодный пот. Где они летят? Перевал уже позади? Раз самолет снижается так быстро, то значит они уже в долинах Чили?
Кагами ошибся, капитан ошибся. Они летели над самой серединой горного перевала. Каменные пики вынырнули из облаков слишком быстро. Ни первый, ни второй пилоты просто физически не успели бы набрать высоту.
Они и не успели.
Все, что он запомнил - это острая кривая вершина скалы, снесшая левое крыло, удар, выбивший воздух из легких, грохот и боль. Самолет тяжело рухнул брюхом на гладкий склон горы - тряхнуло так, что Кагами ударился макушкой о потолок, ремень больно врезался в тело - и со скрежетом заскользил по снегу на чудовищной скорости, теряя куски обшивки. Еще один удар. От толчка самолет разворачивает, машина виляет остатками фюзеляжа и резко останавливается, втыкаясь носом в ледяную корку. Что-то стукнуло Тайгу по затылку, а потом он словно погрузился под воду, и наступила тьма.
Первое чувство - он жив. Животное, инстинктивное осознание, что сердце до сих пор колотится, разгоняя кровь по венам. Боль пришла секунду спустя - раскаленным крюком рванула что-то в голове, сдавила грудь, схватив легкие, перекрывая поток воздуха. Попытался вздохнуть - глотку свел спазм, закашлялся, на глазах выступили слезы, в затылке запульсировало. Кагами закрыл глаза, вслушиваясь в боль мышц, в шум крови в ушах, в гулкий как барабан стук внутри черепа. В темноте смеженных век вспыхивали белые пятна. Медленно, мучительно медленно возвращалось ощущение того, что целы - чудом, не иначе - руки и ноги. Попробовал пошевелить пальцем на ноге. Получилось не сразу. Но позвоночник не перебит. Жив. Еще жив.
Из пятидесяти пассажиров крушение пережила только половина. Из искореженного фюзеляжа на белый как полотно снег через день после падения выбрались десять человек. Всего десять.
Кагами буквально вывалился на относительно твердую землю, споткнувшись о стоящий торчком кусок металлической обшивки. Глаза ослепило, резануло ножом в самом мозгу яркой белизной. Мир вокруг закружился со скоростью карусели, и он только и успел, что выставить вперед руки, падая на колени, перед тем как его стошнило. Блевал долго - пустой желудок будто выворачивался наизнанку, вытягивая за собой остальные внутренности. Кагами тяжело повалился на бок, онемевшими губами вбирая влагу. Только сейчас он понял, что ужасно хочет пить. Тайга не знает, сколько лежал так, подгребая рукой снег ко рту. Может пару минут, а может пару часов. Кто-то рухнул рядом, болезненно застонал. Кагами сжал зубы, медленно повернул голову. Лицо Аомине заливала кровь из длинной узкой раны на голове. Красные капли сбегали по смуглой коже, капали с разбитого носа на белый-белый снег. Тайга на секунду подумал, что контраст удивительно-прекрасный в своем ужасе.
- Вот и прилетели, а? - едва слышно прохрипел Аомине. Маленький кровавый пузырь с противным звуком лопнул на его губах.
Им повезло. Самолет упал на покрытый снегом склон горы, а не врезался в лежащий совсем рядом каменистый выступ. Просто воткнулся носом в толщу снега и льда и замер. Точнее, только часть самолета - левое крыло машина потеряла при ударе о скалу, хвост - при столкновении с землей, другое - во время скольжения. Первая мысль - рация в кабине пилотов. Но удача никогда не улыбается дважды. Рация не заработала.
Первая ночь была самая страшная. В горах солнце садится рано, и светило, закатившееся в 4 часа дня, не показывалось 15 часов. Уже через час с небольшим температура начала падать, ночью опустившись ниже нуля. Выжившие сгрудились внутри остатков корпуса, вытащив мертвых на снег, и притискиваясь друг к другу настолько тесно, насколько возможно, пытаясь согреть друг друга. Аомине долго лежал, слушая пронзительную тишину величественных гор и всматриваясь через разбитый иллюминатор в невероятно красивое черное небо, украшенное россыпью звезд. Поразительно. Даже оказавшись в такой ситуации, человек все еще способен любоваться красотой окружающего его враждебного холодного мира. Дайки опустил взгляд на ровный ряд тел погибших. Они - травмированные, выбитые из реальности, дышат, чувствуют ломоту в мышцах, боль. Но живые. А другие лежат под прекрасными горными звездами. И он мог быть на месте любого из них. Они все могли быть на их месте. Кто-то заплакал. Аомине закрыл глаза, выдохнул. Сон пришел не скоро.
Утром не проснулись трое.
Через два дня, чему-то улыбаясь во сне, умер еще один. Хорошая смерть.
- Надо их похоронить, - бросил в пространство Аомине, собирая по салону самолета все, чем можно укрыться.
Выжившие обернулись, уставившись на него как на ненормального. Дайки с каменным лицом отряхнул чью-то залитую кровью куртку от осколков стекла.
- Верно, - первым отозвался Кагами. - Пора. Днем достаточно тепло, еще немного и они начнут... - он замялся на пару секунд. - Разлагаться.
Хоронили чуть в стороне от обломков. Опухшие лица, похожие на уродливые посмертные маски, сделали мертвых практически неузнаваемыми. Закапывали неглубоко - еды оставалось мало, а дальше... Все об этом думали, просто никто не решался произнести вслух.
Первый раз страх схватил Кагами за горло, не когда выжившие начали тихо и медленно умирать, а когда их не заметил вертолет, пролетевший в ярко-синем небе на пятый день. Он летел слишком высоко, чтобы спасатели заметили крохотные черные точки людей, а белая обшивка делала корпус самолета невидимым на снегу. Место падения входило в зону поиска, но горы, в которых они разбились, были слишком высоки и пилоты не опускались ниже. Тогда, только тогда Тайга осознал, что они все могут умереть здесь.
- Нас не спасут. Ты же сам понимаешь.
Аомине плюхнулся рядом с ним. Зашелестел фольгой, разворачивая найденную под вывороченным сиденьем шоколадку. Откусил половину, остальное кинул Кагами. Четыре шоколадки и три пакета орешков - вся еда, что у них осталась. Упакованная в аккуратные коробочки самолетская еда, видимо, была где-то под многотонными обломками хвоста. Благо, в воде недостатка не было - снега вокруг хоть отбавляй, оставалась только растопить его на блестящих металлических пластинах, вырванных из сидений.
- Нас уже наверняка объявили мертвыми. Больше десяти дней в горах не ищут. А мы тут уже двенадцать торчим.
Кагами облизнул шоколадку, потом еще раз. Откусил маленький кусочек, но глотать не стал - подождал, пока шоколад сам растает во рту, а потом языком размазал по нёбу сладкую слюну.
- Мы не умрем, слышишь? Ни ты, ни я. Никто тут не умрет. Мы выберемся.
Аомине усмехнулся, двинул кулаком в плечо. От кого еще можно услышать такую дурацкую пламенную речь, как не от Бакагами?
Кагами не сразу обратил внимание на то, что пальцы как-то странно побледнели и потеряли чувствительность. На холоде, без теплой одежды и достаточного питания это естественно. А небольшие пузырьки на коже... Тайга сглатывает горькую вязкую слюну. Горло дерет.
На тринадцатый день они проснулись рано утром из-за того, что корпус самолета затрясся, а земля под ногами задрожала. Издалека послушался низкий гул, быстро распространявшийся вниз по горе. Кагами выглянул наружу и застыл на месте, буквально оцепенев. Аомине с силой рванул его за одежду, втянул в салон самолета, отреагировав раньше, чем тот успел подумать о чем-либо. А потом лавина с невероятной силой ударила по корпусу, тряхнув металлические обломки, и фюзеляж доверху заполнился снегом за пару мгновений.
Снег. Легкий, невесомый, сдавил тело так, что невозможно было пошевелиться. Кагами открыл глаза, тряхнул головой, жадно глотая воздух. Его засыпало не с головой, он жив. Смерть опять миловала.
Из засыпанного самолета выбираются через три дня. Выбираются только он и Аомине.
Удивительно, но именно лавина подтолкнула их к действиям. Именно смертоносная лавина, забравшая с собой на тот свет других выживших, помогла осознать, что скоро они либо свалятся от недоедания и усталости, либо умрут от истощения и гангрены. Если человек голодает, то первым сгорает питательный запас в печени, потом тает мышечная масса, затем жировая, а в конце организм начинает переваривать собственные внутренние органы. Когда этот момент наступает, силы есть только на то, чтобы лежать, не шевелясь, медленно подыхая, а собственное тело с самоубийственным упорством будет сжирать само себя. И пока этого не случилось, нужно найти хвостовую часть самолета и попытаться выйти к людям.
В хвосте, лежащем в нескольких километрах за изломом горы, они находят лучшее, что могла дать судьба - аккумуляторы, способные оживить рацию в кабине пилотов. Осталось только вернуться назад, подключить аккумуляторы, прокричать в шипящий динамик, что они все еще живы и ждут помощи. Скоро, совсем скоро их заберут отсюда. Аомине думает, что так счастлив не был уже давно. На обратном пути тяжелые серые ящики совсем не тянут вниз, он болтает с Кагами, говорит всякую ерунду, не замечая истерических ноток в своем голосе.
Но рация не заработала - слишком сильно тонкая аппаратура повредилась при падении. Тогда Тайга сказал, что собирается идти на запад, туда, где по его предположению должны были долины Чили. Спокойно, в чисто американской деловой манере сообщил, что намерен отправиться в никуда. Кажется, он даже и не ожидал, что аккумуляторы помогут. Дайки сразу согласился. Ведь какая, в сущности, разница - подохнуть тут или где-то на перевале?
Вышли на следующий день, захватив с собой все, что могло согреть в пути. Кагами и Аомине искололи все пальцы, но все же закончили сшивать толстой грубой проволокой спальный мешок из теплоизоляции самолета. Невероятно гордые собой, будто совершили нечто удивительное.
Они сразу поняли, что все их расчеты и предположения были слишком оптимистичны. Подъем на склон горы, преграждавший путь на запад, занял три дня, вместо запланированного одного. Крутой уклон был гладкий как стекло и такой же скользкий. Делаешь три шага и скатываешься вниз на два. Выбившиеся из сил, истощенные, они не прошли и трети маршрута. Когда начало темнеть, они пристроились к небольшому каменному выступу, развернули тяжелый спальный мешок и забрались внутрь, набросав сверху тряпок и курток, вытащенных из-под обломков. Из теплоизоляции получилось плохое укрытие от пронизывающего ветра и мороза - мешок продувался насквозь и совсем не сохранял драгоценное тепло. Смерть от обморожения маячила перед носом, обнимала холодными руками.
- Аомине? - едва слышно прошептал Тайга.
Дайки разлепил смерзшиеся ресницы, смаргивая снежинки, лезущие в глаза.
- М?
- Мы ведь выберемся отсюда, правда? Скажи, что выберемся.
Он бы и рад. Ободрить его, себя, уверить в том, что еще чуть-чуть и за поворотом будет еда и тепло, но.
- Спи, Кагами.
Второй день подъема оказался еще хуже. Тайга, наконец, понял, почему во всех фильмах и передачах альпинисты буквально ползут по склону точно улитки. Чем выше в гору, тем труднее дышать. Сейчас, чтобы сделать один шаг, им надо было вдыхать воздух не менее пяти раз. Они шли медленно, едва переставляя ноги - мышцы, проверенные, стальные мышцы, не подводившие даже в самых трудных матчах, были словно желе, рюкзаки тянули назад, и приходилось низко сгибаться, чтобы не завалиться на спину. Медленно, соскальзывая вниз, толком не видя, куда ступаешь, цепляясь руками - как дети, не умеющие ходить.
Третий день подъема стал самым тяжелым. Дышать холодным разряженным воздухом почти невыносимо - словно сотни мелких иголок забивались в легкие, а к носу и рту кто-то прижимал подушку, не позволяя вздохнуть. Дрожали ноги, предательски подгибаясь от каждого движения. Голова кружилась, перед глазами вспыхивали и гасли цветные пятна, внутренности жгло раскаленным железом. Истощенный организм, кажется, был на пределе своих сил.
В рюкзаке шелестел последний пакет соленых орешков. Что они будут есть дальше и как идти, Кагами не знал. Предпочитал не думать. Иначе становилось совсем гадко и безнадежно. Многие, наверное, назвали бы их храбрецами, рискнувшими совершить фантастически дерзкий переход. Даже жаль, что все было не так. Их толкал вперед лучший погонщик из всех известных - страх. Страх умереть в этих крутых и невероятно прекрасных в своей безжизненности горах, свалившись от истощения. Человек, у которого есть надежда на спасение, не пошел бы через перевал, не зная даже, что за ним лежит. Бросается в путь лишь отчаянный, которому нечего терять. А если терять нечего, то и бояться нечего. Страх гнал гораздо лучше отваги.
Кагами обессилено падает на колени, валится на бок. Не осталось ничего - одно лишь чувство полного опустошения. Нет страха замерзнуть насмерть, нет сил передвигать ноги, тащить на себе идиотский спальный мешок. Нет ничего. Звенящая пустота внутри и слезы, катящиеся по лицу, обжигая холодом. Мужчине вроде как не пристало плакать, но ему почему-то не стыдно.
Ложная вершина. Кто бы мог подумать. Пик, казавшийся с земли верхушкой, был лишь ступенькой - настоящая вершина лежала выше.
- Эй, вставай. Надо идти пока солнце не село.
Кагами не пошевелился. Соленые капли быстро высыхали на щеках, неприятно стягивая кожу. Он закрыл глаза, облизнул губы, поджал ноги к животу. Он не сможет идти дальше, просто не сможет.
Аомине сел рядом, сбросил с ноющих плеч рюкзак и замер, слепо уставившись в низкое безоблачное небо.
- Вставай. Надо идти.
Как заевшая пластинка. Механически, без эмоций.
- Не могу. Я не могу, Дайки. Я устал, я так устал.
- Знаю. Но, - Аомине встает, рывком поднимает Кагами, они оба едва не падают от резкого головокружения, - я еще дышу. И поэтому буду двигаться вперед. И ты будешь. Мы не пойдем. Просто продолжим переставлять ноги как роботы. Роботы не думают, не надеются, не боятся. И мы станем такими же. До тех пор, пока не свалимся от усталости в этих чертовых горах или не подохнем от голода.
Порыв ветра бросает в лицо хлопья снега, пробирает до самых костей, пронизывая все тряпки, которые они нацепили на себя для защиты от мороза. Они молча идут рядом, сползая вниз по крутому склону, поддерживая и подталкивая друг друга. Просто передвигать ноги, не думая ни о чем, действительно можно, как и говорил Дайки. Надежда совсем не обязательна. Тупая механичность тоже сойдет.
- Покажи, - Аомине подвинулся ближе, упираясь спиной в острый камень.
- Что?
- Руки. Или ты думал, что я не замечу, идиот?
Кагами помялся, но все же протянул изуродованные ладони. Аомине внимательно разглядывает волдыри с багровыми донышками, наполненные кровянистой жидкостью. Дайки закусил губы - один ноготь уже сошел, холодная кожа начала слазить, а на месте раны оставались влажные неровные гноящиеся края. И чем дальше, тем больше будет съедать некроз. И сделать можно лишь одно - идти быстрее, чтобы Тайге пришлось отнимать только кисть. На то, что гангрена ограничится пальцами, он не надеялся.
Кагами вздохнул, сбросил с плеч рюкзак, тяжело плюхнулся на него, вытянув ноги. Аомине сел рядом. Три дня они поднимались на вершину и наконец, достигли ее. Если бы были силы, то можно было кричать или плакать, но сил не было ни на что, даже на мысли. В голове была совершенная, чистая пустота. Легкая и невесомая. Перед ними простирались горы. Каменистые заснеженные вершины раскинули свои когти до самого горизонта. Зеленых долин не было и в помине.
- Знаешь, - Дайки потянулся, хрустнув спиной, - такое чувство, будто я уже умер.
- Да, у меня тоже. Поэтому давай просто спустимся вниз и умрем вместе.
Аомине вымученно улыбается, закрывает глаза, представляя дом, тренировки, игры, команду. Как будто и не с ним это было. А если и с ним, то в какой-то далекой прошлой жизни, оставшейся слишком далеко в цепочке бесконечных перерождений. Улыбка матери, соседская полосатая кошка, средняя школа, старшая, университет, светлячки под окнами душными летними ночами, пухлые щечки Сацуки, тающее в руках мороженое. Все уже начало блекнуть, стираться из памяти. Стало белым-белым. У них нет шансов, и оба понимали это. Но они просто шли и не думали об этом. Развернули спальный мешок чуть ниже вершины и забрались в него, сворачиваясь угрем и сжимая кулаки, будто это поможет удержать частичку драгоценного тепла. Звезды над ними были невероятно красивы, а горы, медленно убивающие морозом и голодом, сверкали под луной серебром. Умереть бы вот так, во сне, посреди этой красоты.
Они почти не запоминали, что было по пути вниз. Видимо, помимо органов, у человека в таком состоянии начинает отказывать и память. Помнили только, что было тяжело. Помнили, как слипались от усталости глаза, язык едва ворочался и голод точил изнутри, как Кагами терял ногти и кожу на руках и тихо-тихо плакал от боли по ночам, когда думал, что Аомине не слышит. Глаза саднило, как будто в них сыпанули песка. А снег, мягкий и воздушный, так и звал уснуть в своих холодных объятия последним сном.
Все произошло в доли секунды. Они почти спустились с горы, сойдя с крутого уклона, как вдруг под Аомине поехал пласт снега, унося его вниз прямо на каменистые выступы. Тайга словно в замедленной съемке смотрел, как его разворачивает боком, он ударяется о камни и...
У гор есть одно неприятное свойство - искажение масштабов и размеров. Они шли уже который день, но ориентир, который избрали - приземистый двуглавый пик, чем-то похожий на верблюда - не стал ближе ни на метр.
Внизу было заметно теплее, смерть от обморожения перестала им грозить. Кое-где проступала сероватая жесткая трава, которую можно сжевать. Из нескольких съеденных пучков выблевали половину, но не все.
Половину желудок принял. Ночью можно было просто спать, а не дрожать от холода. Но тут уже подстерегала другая опасность. Кагами молился, чтобы этого не случилось, пока смотрел, как Аомине шипя и матерясь, осторожно промывал открытый перелом целой рукой под тонкой струйкой талого снега. За себя и свои руки он почему-то совершенно не волновался, хотя прекрасно понимал, что обморожение было слишком глубоким, а значит...
Но то, чего он так боялся, начало проявляться на шестой день после перелома. И с каждым днем становилось страшнее.
Сепсис.
Ярко-алая рана гноилась, все время сочилась из-под повязки странной, неприятно пахнущей жидкостью. Аомине дрожал, тяжело, очень часто и хрипло дышал через рот, а поначалу слабый озноб теперь же буквально заставлял его содрогаться всем телом. Боль разливалась по венам, жгла расплавленным металлом мышцы. Крохотные птичьи яйца, которые Кагами нашел в разворошенном гнезде на небольшом каменистом уступе, изможденной организм не принял.
Дальше, дальше. Просто механически передвигаться как робот.
Еще день, еще несколько километров.
Аомине била крупная дрожь, по лицу катился холодный пот, воздух изо рта выходил со свистом, он едва переставлял ноги, и Тайга уже практически тащил его на себе. Было относительно тепло, была трава, которую можно было съесть, пару раз попались тощие и серые как земля ящерки. Но процессы в их телах зашли слишком далеко. Истощение брало свое, гангрена миллиметр за миллиметром отъедала кусочки рук, сепсис остро и мучительно жег изнутри.
Они идут даже медленней, чем при подъеме на заснеженную вершину, часто останавливаются. А через два дня Аомине не встает. Кагами едва сдерживает слезы, наблюдая, как Дайки медленно умирает у него на глазах. Невыносимый Аомине Дайки - лучший, с кем ему доводилось играть. Они никогда не были особо близкими друзьями, но это... Почему, почему так?
И помочь Кагами ничем не может. Собственное бессилие злило, раздражало, но придавало немного сил. Может, именно злоба помогла ему почти два дня нести Аомине на спине. Медленно-медленно, один шаг за другим, вдоль небольшой быстрой речушки, Тайга шел, мысленно воя от усталости, но упорно тащил Дайки на себе.
- Тебе надо было меня оставить. Сам бы ты двигался гораздо быстрее, - шепчет Аомине непривычно тихим и слабым голосом.
- Заткнись, будь так добр. Когда начинаешь болтать, становишься в два раза тяжелее.
Аомине улыбается, закрывает глаза. Кагами даже через несколько слоёв одежды чувствует, как тяжело и быстро колотится его сердце. Ненормально быстро.
Тайга почти не спит этой ночью на привале. Подбивает под Аомине одежду, укрывает плотнее. Тот не открывает глаза, только тихо стонет от боли и под блестящими от пота веками быстро-быстро двигаются зрачки. Кагами хочется кричать. Через пару часов усталость берет свое, и он проваливается в неспокойный сон.
Тайга просыпается с рассветом и первым делом тянется к лицу Аомине. Совсем холодное. Он неловко обматывает его ноги своей курткой, укутывает плечи. Кагами не знает, что надо делать в таких случаях и просто подчиняется древнему инстинкту, который говорит, что раз человек замерзает, то нужно его согреть.
Красивое горное солнце пробивается через облака, заливает золотыми лучами долину, сотнями бликов разбивается о холодную воду реки, блестящей змеей изгибающейся на небольших порогах. Кагами устал - ноги уже не в силах двигаться. Он обнимает Дайки, надеясь, что хотя бы тепла его тела будет достаточно.
Только через несколько минут Кагами понимает, что пытается согреть мертвеца.
Что было дальше, Тайга помнит как в тумане. Кажется, какие-то странные звуки: мычание коров, лай собаки, звонкий стук подкованных копыт по камням. Что-то влажное и шершавое касается лица, но Кагами не открывает глаза. Нет сил. Приглушенно, словно через подушку, доносятся голоса. Люди. Первый раз за много дней он слышит человеческую речь. Его хлопают по щекам, что-то быстро тараторят по-испански, щупают пульс на шее, пытаются оторвать от Аомине, расцепляя слабую хватку.
Кагами здесь уже нет. Он парит где-то далеко и высоко в ярко-синем чилийском небе, мягком и уютном. Это чудесное, несуществующее место, кажется смутно-знакомым и родным. В нем нет боли и голода. В нем всегда тепло и светит ласковое солнце. Страдания наконец-то позади, да? Тайга чувствует, как его поднимают, бережно несут. Туда, где не было авиакатастрофы, где шумит бесконечный Токио, где Аомине жив и улыбается в своей насмешливой манере, четким ритмом отбивая мяч о блестящий паркет площадки. Да, наверняка туда. По ту сторону гор, снегов и смерти.
Кагами куда-то проваливается, летит очень долго, и измученное тело кажется легким словно пушинка, теплый ветер приятно треплет волосы, а потом все поглощает безмолвная тьма.