исполнения псто

[tiredness]

Из этого флэшмоба

КнБ, пост-ап, джен, 2213 слов

Предисловие

Вообще, это рейтейлинг (за что мне очень стыдно) и пост-ап не вышел, но всяческих штапмов типа мировой войны, супер-био-техно-протезов и прочего - их есть у меня.
В общем - смесь из ретейлинга и мешанины из штампов по пост-апу. Не стала лезть в интернеты за информацией или тщательно продумывать названия, т.к.
1) лень, если честно;
2) была другая цель.
А еще в тексте скачет повествование, особенно в конце, который скомканный. Но если бы я писала концовку как хотела (да и весь фик), то растянулась бы сия песня на месяц и ~ 10к слов, а пока настроя и мужества на такого монстра нет.
Ну и ясен пончик, не бечено, куча ошибок и etc. И да простят меня высшие силы за такое прикосновение к этой книге.

Вокруг световых трубок лениво нарезали круги три жирные мясные мухи.

Кагами покрутил шеей, хрустнув позвонками, бросил защитные очки на заваленный хламом стол. Убрать бы это все – выкинуть, продать, починить. И не только стол - всю комнату вычистить. Он неожиданно ощутил, как тяжело давили на него старые шкафы, забитые инструментами, низкий, давно не беленый потолок, сжимали тисками стены. Кагами тряхнул головой, потер пальцами слезящиеся глаза. Серая пыль осталась на коже. «Наверное, опять воздушный фильтр сдох».

– Не глянешь? В плечевом суставе что-то плохо сгибается. – Аомине улыбнулся. – По старой дружбе.

Кагами похлопал себя по карманам, негромко чертыхнулся. Страшно хотелось курить, есть и помыться. Он машинально почесался.

– Вообще-то через полчаса комендантский час.

– Ты что же, погонишь меня в Город на ночь глядя?

– Еще как. Пинками с лестницы.

Аомине засмеялся, снял разгрузку, положил рядом футболку и уставился на Кагами, лыбясь во все тридцать два.

– Засранец. Ну куда ты жопу мостишь? Сюда иди. – Кагами кивнул на высокий табурет около стола и включил лампу.

Кагами напялил очки и стал ощупывать руку вверх от локтя. Пожалуй, этой работой он мог по праву гордиться – даже синтетическая кожа за три года почти не пострадала и все еще выглядела как настоящая. Не считая того, что пахла каучуком и была холодная на ощупь.

– Забавно, – проговорил Аомине уже без улыбки.

– М?

– Мне щекотно. Столько времени прошло, а я все еще ее чувствую.

Кагами пожал плечами, потянулся за скальпелем, еще раз пощупал плечо, сделал длинный надрез и развел кожу, подсвечивая себе налобным фонариком.

– Фантомные боли после ампутации не редкость, тем более, когда она сопровождалась такими острыми... Как ты умудрился погнуть узел, придурок?

– Я собираюсь идти в Зону.

Кагами аккуратно выкрутил искореженный двигательный узел, укоризненно покачал головой и полез в один из шкафов, загремев железками.

– Не пойдешь ты никуда. В Зону после того Выброса никого не пускают, КПП в ущелье так плотно понаставили, что хрен нос сунешь, зона отчуждения - десять километров.

Аомине застучал пальцами по столу.

Боится, сучок, и правильно делает, потому что Кагами хорошо помнил последний Выброс, когда обычный утренний туман вдруг дальше обычного наполз на Город, и через час начали умирать люди. Кагами долго оттирал с дверного косяка ту красно-бурую дрянь, которую выблевал вместе с легкими его сосед по квартире. Воняло странно и мерзко – гноем и желудочным соком, а руки, несмотря на то, что были в рукавицах с пятым уровнем защиты, чесались еще дня три.

Помнил изможденное морщинистое лицо водителя труповозки, с которым курил около разрушенного театра, пока бригада «утилизировала опасный биоматериал» – сжигала тела в просвинцованных контейнерах. Водитель сказал, что этой части Города повезло – туман не перекинулся за реку и жертвы были единичны. А вот на другом берегу...

Кагами помнил полчища зараженных крыс, появившихся вскорости после, когда еще не всех погибших успели сжечь. Тощих, наглых созданий с бледно-серой шерстью, почти слепых и крайне агрессивных. Как выяснилось потом, мясо умерших от Выброса, которое ели крысы, было ядовито – выделяло при разложении какой-то белковый нейротоксин, ранее науке не известный.

– Можно пройти...

– Нет.

– Брось, тогда нам просто не повезло.

– Не повезло? – Кагами швырнул узел ему в руки, ткнул пальцем в левый глаз. – Я собирал тебя по кускам два долбанных месяца, Аомине. Я не спал три ночи, пока тащил тебя из Зоны. Ты хоть можешь представить, что я чувствовал, когда ты ушел в отключку, а до Города было еще два дня пути, и мы застряли в чистом поле с голой жопой? Нет, Аомине, это не просто «не повезло».

Аомине отнял руку Кагами от лица.

– Во всем есть свои плюсы. Глаз теперь не чешется, не краснеет, знай себе меняй фильтр раз в год, да водой прополаскивай. А рука... Я жалею только о том, что нельзя без веской причины протезировать вторую.

Кагами покачал головой:

– Совсем головой двинулся. Верно говорят, что самое сильное влияние Зоны – не подарки пришельцев или радиация, а это, – он постучал себя по голове. Так, не дергайся, иначе контакты зацеплю.

– И кто мне это рассказывает, а?

– Я с этим завязал, хватило. Все, – Кагами похлопал по плечу, – сейчас замажу разрез и готово. Давай заодно глаз проверю?

– Смешной ты, Кагами. Такие как мы с тобой из Зоны никогда не уходят.

– Могу еще раз повторить про КПП и Выброс. – Кагами нагнулся к лицу Аомине, снял верхнее защитное стекло глаза, когда тот вдруг схватил за волосы, почти вплотную прижался губами к уху и быстро зашептал:

– Это будет наш последний раз, покажем им класс и уйдем на заслуженный отдых. Такого еще никто не делал, Кагами. Покупатель проверенный, жратву, медикаменты и защиту оплачивает, я уже видел костюмы – такие только в Восточном Институте и у спецвойск, документы готовы, осталось только найти напарника.

Кагами выпрямился, машинально пригладил волосы, и, вздохнув, спросил:

– Отговорить я тебя не смогу, так? Ну, посоветую парочку хороших парней. Кисе Рёта – берет дорого, но того стоит. Помнишь синюю панацею из Сингапура? Он нашел и притащил. Учится быстро, не гордый – слушается, когда надо, самодеятельности не будет. Есть еще Куроко Тецуя. Громких заслуг нет или предпочитает не светиться, но я с ним ходил в Атлантическую Зону и могу поручиться. Умный, осторожный, аномалии за версту чует, берет не много, отличный напарник.

– Да, отличный, я знаю, ходил с ним пару раз. Но в этот раз мне нужен лучший. – Аомине вытащил из кармашка разгрузки сигареты и зажигалку. – Заказ на ведьмин студень.

– Ты шутишь, да? Скажи, что шутишь, Аомине.

Аомине прислонился к столу, выдохнул серое облачко дыма.

На улице заскрипели мегафоны, протяжно завыла сирена, начали зажигаться первые фонари. Из-за угла медленно вырулил тяжелый уродливый БТР и неспешно покатился по направлении к Главному проспекту, выхватывая лучами прожектора участки улицы и зданий. Пустые незастекленные окна зевали черными провалами.

Где-то вдалеке заворчал раскат грома. Аомине докурил, затушил сигарету об подоконник.

– Думаешь, я до конца жизни хочу таскать из Зоны этаки, рискуя однажды вступить в комариную плешь? Это последний раз, Кагами. Добудем чертов студень и свалим отсюда, улетим из этой дыры.

– Что?..

– Улетим вместе, туда, на Титан. Оставим все в прошлом, забудем как страшный сон Войну, Высадку, Моры и Выбросы. – Аомине улыбнулся чему-то. – Говорят, там есть настоящее мясо, чистая вода и, прикинь! – чистый воздух. Серьезно. И мясо, Кагами, настоящее мясо, фрукты и овощи! Когда ты в последний раз ел яблоки? Лук?

– Бред, – Кагами замотал головой, – билет на корабль до Титана стоит...

– Цело состояние, да. Но полный контейнер студня дороже. – Аомине подошел к Кагами, положил руки на плечи и сжал крепко. – Однажды Выброс перейдет за реку или возобновятся авианалеты. Это все вопрос времени. Кагами. Мы можем улететь, понимаешь? Но надо добыть студень, а для этого мне нужен ты.

– Ты просто так подаришь постороннему человеку билет на Кассини?

– Дурак ты, Кагами, – ухмыльнулся Аомине, – ты мне не посторонний еще со старшей школы. Можешь считать подарком за это, – Аомине кивнул на механический протез. Такие долги надо возвращать.

***

Воздух пах болотной тиной. Кагами пожалел, что не надел под костюм дополнительное утепление – весенние ночи в низине все еще были холодными. Легкая белая дымка стелилась по дороге, кое-где лежал грязный нерастаявший снег. Аомине шел чуть позади, ступая почти неслышно. Кагами не нравилась эта его манера – лучше, когда видишь и слышишь, что вот он – напарник, живой и целый. Кагами потер глаза. Слизистая сохла и чесалась после бессонной ночи около КПП.

Они вышли на большой перекресток. С правой стороны возвышались темно-серые развалины бывшего Министерства Обороны, напротив – низенькое двухэтажное здание, удивительно хорошо пережившее ковровые бомбардировки. Здесь они с Аомине остановились на ночь, когда последний раз вместе ходили в Зону. Кагами незаметно сжал через костюм кнопку на шнурке. Если Аомине узнает, что у Кагами в качестве талисмана кнопка с его комбинезона – поднимет насмех. Но Кагами знал, что удача в Зоне вполне осязаемая.

Между домами свистел ветер, поднимая оранжевую пыль. Говорят, во время бомбежек на Город сбрасывали снаряды с каким-то пакостным ярко-оранжевым реагентом, от которого кожа сползала с человека как кожура с печеного помидора. Кагами почему-то вспомнил, как покрывал синтетической кожей протез Аомине – мягкой, неприятной на ощупь, похожей на пластилин. Его передернуло.

Зря он согласился. Что-то, что Аомине гордо называл «сталкерским чутьем», грызло изнутри, липкими холодными пальцами забиралось под защитный костюм, под кожу, мясо... Кагами подергал клапан на шее – нет, сидело надежно. Вокруг было абсолютно тихо, если не считать порывов ветра.

Мертвый квартал действительно был мертв.

Он украдкой глянул на Аомине. Собранный, серьезный, не человек сейчас – взведенная пружина. Внимательный, осторожный. Аомине – один из последних сталкеров, которые до сих пор ходили в Зону с самой первой Высадки. Был, правда, еще Железное Сердце, Киеши Теппей. Единственный выживший после «мясорубки». Кагами протезировал ему правую ногу до бедра и левую стопу. Хороший был сталкер, да куда ему теперь на «механике» по Зоне скакать.

Аомине поправил лямки контейнера, подмигнул ему и снова сосредоточился на маршруте. Плотно прорезиненный снаружи и гладкий внутри фарфоровый контейнер вместимостью пять литров – их билет на Титан. Кагами не раз видел, что с человеческим телом творит студень, и трехсантиметровые фарфоровые стенки казались хрупкими как стекло.

Какой он – Титан? Неужели действительно как Земля до Войны? Кагами зажмурился на мгновение. Перед глазами стремительно пронеслись блестящие небоскребы, большой синий океан, до невозможности зеленая трава. На Титане тоже есть ванильное мороженное и ароматная жареная свинина? Говорят, что есть... В этот момент Кагами осознал, что готов будет голодать и ползти на брюхе сутками, лишь бы улететь с этой подыхающей планеты.

***

Все пошло не так.

Аомине слизнул катящийся пот, осмотревшись, направился к зданию бывшего кинотеатра.

Внутри было сыро и прохладно, посреди большого квадратного помещения темнела большая лужа. Ветер трепал придавленные обломками стен афиши, буклеты, обрывки ткани. Аомине доковылял до воды, и медленно, так осторожно, как мог, уложил Кагами на пол.

Вода воняла ржавчиной, и пить ее Аомине не стал. В Зоне вообще нельзя ничего в рот тянуть. Поэтому просто свернул кусок подкладки рюкзака и мокрой тряпицей обтер лицо. Влага быстро испарялась с кожи, унося тепло. Кагами тихо застонал. Он был совсем плохой.

Мясорубка «выключилась», как должна была, после того, как Аомине бросил в нее пару дохлых крыс. Но слишком быстро заработала вновь. Аомине закрывал полный контейнер и успел заметить, как расширились глаза Кагами. А потом какая-то невидимая рука сжала его, подкинула в воздух, выкрутила, совсем как он сейчас тряпку, и с силой ахнула об землю, вздыбив облако тяжелой пыли. Дальше Аомине плохо помнил свои мысли. Было что-то про серебристые протезы и темную вязкую жижу ведьминого студня, лизавшую стенки контейнера.

– Ничего, Кагами, это ничего. И не из такого выбирались, и до сих пор живы.

Аомине говорил, говорил, и верил. Это все ничего, это они тоже переживут. Они же не молокососы какие-нибудь, они, слава Богу, не первый день в Зоне. Выживут, вытащат, зубами вырвут, клыки переломают, но еще перегрызут всем глотки.

– Ничего, это ничего, слышишь, Кагами?

Выдержат, вынесут на своем горбу студень и свернут шею заказчику, который нарочно дал неверные данные об изменении свойств аномалий вблизи большого скопления студня. Аомине осторожно подсунул руку, подхватил Кагами за талию и не обратил внимания на то, как неестественно изогнулись его ноги и рука, только отер кровь с подбородка. Жив – вот главное. А в Зоне они и не такого насмотрелись. Главное – добраться поскорее до Города, отвезти Кагами в госпиталь, а уж потом... В голове была только одна мысль, она заполнила все, выдавив эмоции и ощущения. Вытрясти из того сукина сына все до последнего цента, а потом по одной переломать все косточки, чтобы он лежал на дорогом ковре, в дорогом пиджаке, избитый и изломанный как детская кукла. «За Кагами ты мне не деньгами заплатишь, сука».

Аомине тащил на себе полный контейнер студня, Кагами, и как никогда жалел, что не попросил тогда у него полное протезирование тела. Болела шея, ныли оттянутые тяжелым контейнером плечи, затекала от неудобной позы спина. Ничего, это ничего. Вот выберутся, соберут Кагами заново – одно загляденье будет, и махнут на Титан. А там, кому расскажешь - не поверят. Главное - скорее до Города дойти и все будет.

– Гляди, как оно получается, Кагами. Похоже, я полностью верну должок.

На следующее утро пошел противный липкий дождь Зоны. В воздухе висел тяжелый горький запах, оседавший на языке терпкой кислятиной. Аомине похлопал Кагами по щекам, попробовал еще раз – зрачки не реагировали на свет. В аптечке остались только бинты, да всякая ерунда вроде антисептика.

Дождь усилился и превратился в ливень, по улицам бежали ручейки мутной воды. Аомине продолжал идти. Контейнер впивался в поясницу острым углом при каждом шаге, Кагами тянул вниз точно булыжник. Аомине устал, и ничего не было в его голове. Даже злости. Лишь смертельная усталость. Аомине казалось, что он слышит, как плещется о белоснежные стенки контейнера студень.

Ближе к вечеру из-за дождя стало опасно идти – разбитые дороги размыло, и видимость упала до нуля, и Аомине решил остановиться в здании с более-менее сохранившейся крышей.

Шар стоял посреди небольшой комнатки, и, казалось, заполнял её целиком, большой, с матовыми гладкими боками. Посеревший от времени паркет, на который он опирался, торчал дыбом. Аомине сотни раз слышал о нём, и представлял именно таким – тяжелым и светло-медным.

Золотой шар тускло отсвечивал сверкающим молниям сквозь дыры в крыше.

Аомине снял контейнер, осторожно положил Кагами и сел рядом с ним на корточки, сцепив руки у рта. Шар не источал тепло или сладкий запах, не светился нежно-белым светом и больше всего походил на бильярдный.

Шар не испускал волны звука и даже не вызывал восхищения. Он просто торчал тут, мок под дождем и, казалось, поглощал весь падавший на него свет.

Аомине закрыл глаза руками, крепко зажмурился и горячие соленые слезы побежали в горло. В голове мелькали тысячи бессвязных картинок: горы и речка, школа, друзья. Кагами. Все это не он и все это не с ним. Какой-то другой Аомине, проживший другую жизнь. Где-то далеко и очень-очень давно.

Аомине открыл глаза и закричал.

***

Шар исчез, мир потемнел, и он словно перестал чувствовать свое тело.

Через мгновенье в темноте запахло ванильным мороженным, и мама окликнула его по имени:

– Дайки, к тебе пришел Кагами-кун.

DMC, вещи, которые лучше не знать, 839 слов

Предисловие

ООС, вольное обращение с каноном и прочие нехорошие вещи. Бесстыдно оправдываю скомканность малым размером. Ошибки, само собой.

Ева замечает это, когда близнецам исполняется четырнадцать. Что-то почти неуловимое и очень неправильное между ними.

Осторожные, будто бы случайные прикосновения.

Вот Вергилий, отчитывая брата, сует пропитанную перекисью ватку ему в нос и осторожно ощупывает переносицу. Вергилий хмурится, он явно зол – меж светлых бровей залегает глубокая короткая морщинка, губы сжаты в тонкую линию. Ева украдкой поглядывает на него. Высокий, поджарый, всегда серьезный и собранный старший сын выглядит намного старше своих лет. И сейчас – даже больше, чем обычно.

Ева запоздало понимает, что такой Вергилий ее пугает. Что-то в нем постороннее, плохое, чего не должно быть в мальчике четырнадцати лет.

– Как ты опять умудрился подраться, идиот? – он отрывает кусок пластыря и заклеивает ссадину на скуле брата.

Данте громко хлюпает носом, кашляет, и, скривившись, сплевывает кровь в ком ваты.

– Он первый ко мне полез. Ау-у!

Ева думает, что судьба, наверное, пошутила с ней, подарив похожих внешне, но таких разных на самом деле детей. Данте вертится на стуле, морщится и активно возмущается, когда Вергилий случайно задевает расквашенный нос или темно-лиловый синяк под глазом. Данте болтает и улыбается, рассказывая как отметелил того ублюдка из параллельного класса; улыбка выходит немного жуткой – опухшие разбитые губы кровят.

Данте совсем, совсем другой. Теплый, живой; хочется трепать его за румяные щеки и смеяться и дурачиться вместе с ним. Данте очень похож на человека.

– Стирать испачканные шмотки будешь сам, не вздумай сгружать это на мать. – Вергилий медлит, глядя на брата. А потом вдруг протягивает руку и мягко прикасается к щеке пальцами, поглаживая. – Сильно болит?

– Нет, – выдыхает Данте, – уже почти не больно.

– Вергилий! – прикрикивает Ева.

Он медленно, с явной неохотой отнимает руку и оборачивается к ней. Губы брезгливо поджаты, светлые глаза смотрят с неприкрытой злобой. Ева ясно читает в них «ты – лишняя».

Наверное, то и был первый раз. Точнее, первый раз, когда она лично видит. Наверное, в этот момент она начала терять его. Их.

Немного позже ей удается убедить себя, что в жесте Вергилия не было ничего плохого, и все вроде бы возвращается на свои места.

Короткие двусмысленные взгляды и жесты. Явные и за спиной.

Они ужинают вместе. Что-то бормочет телевизор, висящий на стене, за окном громко смеется и нескладно поет на разные голоса пьяная компания.

– Как у тебя дела в школе, Данте? Мне звонил твой классный руководитель, сказал, что у тебя полный завал с математикой...

– М-м, немного. – Данте косится куда-то в сторону, кончики его ушей краснеют, сдавая с головой.

Ева качает головой:

– Ты же обещал мне, что возьмешься за учебу, Данте. Посмотри на своего брата и попытайся взять с него пример.

– Вот как?

Данте поворачивается к Вергилию, откидывается на спинку стула и улыбается.

– Видишь ли, мам, я не такой идеальный как Вердж, математика кажется мне ужасно скучной, и я никак не могу сосредоточиться. Но я тут подумал – может он мне поможет?

Вергилий неожиданно дергается, ударяясь коленями об крышку стола, и сжимает приборы так, что белеют костяшки пальцев. Данте веселится.

Данте запихивает за щеку рыбную палочку, облизывает испачканные сухариками пальцы, неглубоко втягивая в рот средний палец.

Он ухмыляется, закусив губу, Вергилий ерзает, хмуро глядя на него из-под нахмуренных бровей. Ева снова чувствует себя лишней. Кажется, будто она подглядывает через замочную скважину в чужую комнату или смотрит с родителями фильм, в котором неожиданно началась откровенная любовная сцена.

– Ну так что? Поможешь младшему братику с учебой?

– Пошли, – рявкает Вергилий и рывком поднимается из-за стола, едва не опрокидывая стул.

– Видишь мам? Вердж мне поможет, – заливисто хохочет Данте.

Ева смотрит вслед уходящим близнецам. Данте забрасывает руку на плечо Вергилию, тот раздраженно сбрасывает ее.

Видимость нормальности рушится в один момент.

Ева возвращается домой рано – занятия в школе закончатся только через час, и она успеет спокойно приготовить обед. Ева отставляет бумажный пакет с продуктами. Кроссовки Данте, в которых он сегодня ушел, валяются у обувницы. Ева разувается и спешит в его комнату, готовясь задать сыну хорошую трепку. Если паршивец опять прогуливает!..

Дверь в комнату Данте приоткрыта и через узкую щелку доносится его голос. Ева с изумлением слышит и Вергилия.

–... не меняй тему, тебе показалось.

– Брось, Данте.

– Я серьезно. Мне не нравится, как ты ведешь себя с мамой в последнее время.

Ева слышит негромкую возню и шорох. Что-то со звяканьем падает на пол.

– Она считает тебя... Она хочет сделать из тебя человека, привязать к человеческой жизни.

– Вердж, мы и так наполовину люди.

– И я очень жалею об этом. Но ты же видишь, что ей мало половины. Я люблю ее и буду защищать ценой своей жизни, но не позволю делать из нас обычных людей. Слабых.

Данте негромко смеется.

– Ты меня пугаешь, Вердж.

– Ну, может хоть так я достучусь до тебя.

– Лучше поцелуй меня и пообещай, что перестанешь быть мудаком.

Ева замирает, замирает время. Тихие влажные звуки и шелест одежды кажется невероятно громкими, наверняка его слышат даже соседи за толстой бетонной стеной, а секунды тянутся вечность и еще вечность.

Ева зажимает рот руками, давит наверчивающиеся на глаза слезы. Они щиплют глаза, затапливают собой нереальный, хрупкий мир, в котором Данте, ее младший сын, стонет «да хватит, вставь уже». Стонет своему старшему брату.

Ева, пошатываясь, поднимается на ноги, закрывая уши руками, чтобы не слышать скрипа кровати и шлепков плоти о плоть. Пол и стены дрожат от слез, а может, это рушится ее мир.

Хеталия, вещи, которые лучше не знать, 582 слова Просто я слишком добрая, а ты этим пользуешься

Предисловие

Ну, оно было навеяно фиками от тес, поэтому может вызвать легкий втф. В наличии микро-нца, а так же мои личные хэдканоны. Да, ящитаю, что тот малюсенький шрамик на шее - не тру.

Иван раздевается быстро и дергано, избегая смотреть Альфреду в глаза. Падает на пол рубашка, соскальзывают вниз брюки с этими его чудными подтяжками.

Старомодный.

Иван совсем не молодой. Иван старый по сравнению с ним. Интересно, что скажет Артур, если узнает о них? Альфред с удовольствием представляет его перекошенное от злости и удивления лицо.

Потому что ему все равно; Альфред привык делать только то, что ему хочется. И его он тоже хочет. Альфред смотрит на Ивана, машинально поправляет сползающие очки. В его жарких ночных снах, после которых Альфред просыпался с каменным стояком и влажными трусами, Иван был не такой. Тот Иван томно улыбался, облизывал губы кончиком языка, сгребал в кулаке его волосы, ставил его на четвереньки... Он был потрясающе красив во всем: лицо, руки, тело. Только голос оставался прежним, немного портя своей обычностью идеальный образ.

Альфред словно выходит из ступора, когда Иван подходит к нему.

Он старше. Совсем взрослый, черт возьми.

Квадратный подбородок, впалые щеки, поросшие жесткой черно-серой щетиной, губы сжаты в тонкую линию. Даже смотря снизу вверх, Альфред видит морщинки, залегшие по уголкам глаз. Альфред чувствует себя ребенком по сравнению с ним, почти так же, как во время их самой первой встречи. Давно забытое чувство уязвимости холодком продирает изнутри.

Иван из снов был похож на одного из голливудских супергероев, не то Супермена, не то Капитана Америку: ослепительно-белая стандартная киношная улыбка, лишенное волос тело манекенщика с обложки глянцевого журнала, гладкая мягкая кожа.

Настоящий Иван совсем не такой, как тот, которого представлял себе Альфред, дроча в туалете.

Этот – другой, настолько непохожий, насколько можно представить. Худощавый, с широкими плечами и узкими бедрами, поджарый и хлесткий точно мальчишка шестнадцати лет. Он крепко сжимает подбородок Альфреда, заставляя смотреть вверх. Руки – немного шершавые, неприятные на ощупь; на одном пальце бурая корочка зажившей ранки. И кожа его бледная, с четко проступающими венами.
Альфред смотрит, смотрит, и что-то большое и теплое разливается внутри. Альфреду хочется, чтобы Иван почувствовал и не пытался скрывать свое тело. Потому что этот Иван – лучше.

Альфред рассматривает паутину длинных толстых шрамов, обнимающих шею Ивана, грудь, живот; даже бедра. Альфред замечает все – большое розовато-белое пятно зарубцевавшегося ожога на боку, небольшой торчащий бугорок плохо сросшегося ребра, круглые точки на груди. На шее... Альфред видел раны, которые оставляют такие шрамы пару раз. Оказывается, если человеку разорвать горло, то можно увидеть внутри много интересного - трахея, пищевод, красные куски мышц, хрящи и большое море красной-красной крови. Альфред почему-то не хочет знать, как Ивану удалось выжить.

Он проводит подушечкой пальца по отметине на животе – короткой, но глубокой.

– Ты из-за этого не хотел со мной?..

Иван сжимает кулаки. Альфред старается запомнить его выражение лица, больше он его не увидит. А потом смеется и тянется к нему.

Яо что-то говорил ему однажды, но память сохранила отдельные слова - недоверчивый, изуродованный. Альфред чувствует, что было и еще что-то очень важное, но мысли выкипают из заплывшего от возбуждения мозга, и остаются только сухие губы, которыми Иван царапает шею, лицо, его тяжелое тело и болезненно-сладкое распирающее изнутри ощущение. Альфред всхлипывает, тянется за поцелуем – выходит смазано и слюняво и хорошо, охуенно, нереально хорошо.

И хочется еще сильнее и глубже. И Иван дает.

Альфред зарывается пальцами в волосы на затылке, ногтями царапает держащие его руки и, кажется, даже ругается по-английски, куда-то вбок летят его очки, а потом в один момент становится слишком хорошо, слишком много и очень тесно.

Иван сопит над ухом пару секунд и отворачивается на другой бок. Альфред пытается отдышаться, его еще потряхивает после оргазма. Альфред нашаривает рукой очки. Заляпанные. И как только получилось?.. Он откладывает их, довольно тянется и думает, что Артур и Яо - дураки.